Павел Назаров - Погоня по Средней Азии. Побег от ленинской тайной полиции
Мой собеседник потом рассказал мне, как он взобрался на водонапорную башню, чтобы найти разгадку. Всё, что он мог увидеть, было две человеческие фигурки вдалеке в ложбине между двумя барханами и маленькую собачку с ними. Немедленно была организована погоня, и скоро привели одного задержанного. Это был студент по фамилии Мошков; другим был офицер по фамилии Бомбчинский21, который был смертельно ранен и брошен умирать в пустыне. Выяснилось, что эти двое Белых переоделись в форму красноармейцев, приехали на поезде из Ташкента, вышли незаметно на станции Аккум, перерезали телеграфные провода, арестовали и заперли начальника станции и его помощника и разоружили и заперли охрану. Затем они починили телеграфную линию и послали одну телеграмму в Чарджоу, а другую красному командованию, в которых они сообщали, что станция Аккум захвачена, что британские солдаты находятся у них в тылу и призвали их разоружиться. Командиры на фронте с трудом удержали своих подчиненных от того, чтобы они в панике не побросали своё оружие. Они хотели расстрелять Мошкова на месте, но его блеф был настолько смелым и оригинальным, что даже Красные стали защищать его, и было решено отправить его в Ташкент, чтобы в ЧК могли выяснить имена его сообщников.
«Но почему вы оказали большевикам такую услугу?» – спросил я своего знакомого. «Почему вы не сделали вид, что не видите тех двух людей вдали? Вы не большевик, но теперь вы убили двух Белых».
«Когда они мобилизуют вас в Красную армию, одевают на вас форму и требуют от вас подчиняться дисциплине, тогда вы делаете всё, что вам говорят, и забываете все ваши старые симпатии», – ответил он.
Этот ответ характерен для той беспринципной массы русских, разрушивших свою страну, будучи один день Белыми, и Красными на следующий день, уничтоживших её свободу и сделавших народ рабами Третьего интернационала.
Так случилось, что этот Мошков был заключен в тюрьму как раз тогда, когда я сам там еще находился, и он рассказал мне целую историю. Я также хорошо знал Бомбчинского, находчивого, опытного и храброго офицера. Живя в Ташкенте, ему удалось приобрести телеграфный аппарат, который он захватил с собой, уезжая из города, и с помощью которого он посылал телеграммы в Совет Народных комиссаров, повергавшие их в панику. Когда однажды понадобилось послать человека в Кашгар с очень важной миссией, мой выбор пал на него. Хотя он не ездил верхом, он взобрался на лошадь впервые в жизни и отправился в длинное и опасное путешествие по горным тропам, чтобы объезжать города и патрули. Он успешно сделал это и благополучно вернулся назад, но к тому моменту я был уже в тюрьме. Немного позже, когда Американская миссия хотела послать важную депешу в Персию для передачи её своему правительству, а Советские власти не разрешили посылать телеграммы по своим каналам, задача была поручена Бомбчинскому. Он заручился поддержкой Мошкова в качестве помощника, и они отправились в путь с воинским эшелоном; добравшись до Аккума, они осуществили свой блеф; устав после ночных похождений, они отправились в пустыню отдохнуть, и там были захвачены врасплох. Бомбчинский был ранен в живот и почти сразу убит, поэтому Мошков сдался. Коммунистические солдаты застрелили маленькую собачку.
Через несколько дней я узнал, что Белые отступали по Чимкентскому тракту и ушли в горы по долине Чаткала. Я ухитрился приобрести лошадь и уехал в том же направлении, чтобы присоединиться к ним. Стояли сильные холода, и лежал глубокий снег. Болота замерзли и ирригационные каналы тоже, таким образом, я без особого труда добрался до поселка Никольское, где были большевики и имелись проходы через болота. Моя лошадь была жалкой старой клячей, которая с трудом тащилась, и у меня не было ни малейшей надежды уйти от Красных при встрече. И я думал с тоской о том, сколько раз я ездил верхом по этой дороге на моих собственных хороших лошадях, с которыми мог и настигнуть, и оставить позади любого. Теперь здесь было пустынно и тихо, словно какой-то гибельный мор прошёл по земле. На лицах случайных прохожих я мог видеть только уныние и страх. Диктатура пролетариата оставила следы на всём.
На закате дня я добрался до дома знакомого, богатого киргиза по имени Якши Бай. Он был рад и удивлен, увидев меня, так как думал, что меня давно расстреляли.
«Куда вы направляетесь, тахир22?» – спросил он.
«Я еду поохотиться в горы», – ответил я.
«Хорошо, но вы должны остаться на ночь здесь», – ответил он.
Когда мы вошли в дом и остались одни, он сказал —
«Тахир, скажите мне правду; вы не собираетесь теперь охотиться; с вами нет ни ружья, ни собаки, и вы один».
«Да, я собираюсь в горы, чтобы присоединиться к отряду белых, который направляется в Чимкент; вы знаете что-нибудь про них?»
«Если вы хотите, я дам вам в провожатые своего племянника; он проведет вас ночью прямо через степь в горы. Но вы должны переночевать здесь; ваша лошадь устала. Завтра утром я порасспрошу на базаре о ваших друзьях у киргизов, которые приедут с гор».
Я с радостью согласился на предложение. После небольшого чая и великолепного плова я лег спать в удобной постели, устроенной на полу из стопки мягких ковров, а укрыли меня теплой шубой из волчьей шкуры. В течение ночи жена Якши бая вставала несколько раз к своему ребенку, и она тщательно поправляла меховую накидку на мне, беспокоясь, чтобы я не замерз.
Утром Якши Бай надел меховой полушубок и большую шапку из лисьего меха, оседлал свою лучшую лошадь и отправился на базар собрать сведения для меня. Он не возвращался до позднего вечера; вернулся он пешком, без полушубка, без шапки и даже без кнута.
«Вся дорога запружена красноармейцами, выступающими против белых», с горечью сказал он. «Они забирают лошадей, одежду и всё, что им понравится. Они реквизировали мою лошадь, мой полушубок и шапку», – продолжил он, вздыхая. «Аллах отвернулся от нас и обрушил на нас бедствия, о которых мы даже прежде и не слыхали. Тахир, вы никак не сможете проехать в горы. Оставайтесь у нас, а завтра мы обсудим всё с мудрыми и опытными людьми и решим, что делать дальше».
На следующий день пришло полдюжины киргизов и сартов и долгое время обсуждали что делать, и наконец решили, что по крайней мере сейчас мне невозможно было ехать в горы: Белые укрылись в отдаленной долине реки Пскем, единственный выход контролировался Красными; на всех дорогах вокруг была масса красных солдат, как пехоты, так и кавалерии, и единственным выходом для меня было оставаться поблизости.
«Вы не можете прятаться у киргизов», – сказали они, – «у них слишком открытая жизнь; у них никогда не запираются двери; их дома открыты в любое время, так что любой желающий всегда может войти. В кишлаках они продолжают жить так, как они живут в степи. Вы должны спрятаться у сартов. Они бдительно охраняют свои семьи и дома; их двери всегда закрыты и никто без спроса не может войти. Сарты живут закрыто, и вы сможете легко спрятаться среди них.
Мы сейчас пошлём за Акбар Беком. Он старый солдат Худояр Хана23, надёжный и опытный человек. Он отправил немало людей в мир иной, и вы можете положиться на него».
Через час в комнату вошел сарт крепкого телосложения и огромного роста с чёрной бородой, настороженными серыми глазами и умным энергичным лицом. После традиционных приветствий они объяснили ему ситуацию. Он просто кивнул головой в знак согласия и сказал —
«Хорошо. Я спрячу вас, тахир, у себя дома. Я привык давать кров гонимым. Я ненавижу большевиков, сыновей дьявола! И я рад услужить людям царских дней. Переезжайте сегодня ночью в мой дом. Я много слышал про вас и ряд вам помочь».
Поздно ночью один киргиз проводил меня. Была полная луна, но шёл сильный снег, который укрывал меня от любопытных глаз. Через полчаса мы подошли к калитке сельского сартского домика, стоящего одиноко в поле. Мой провожатый постучал условным стуком, и дверь отворилась. Наш хозяин встретил нас в маленьком внутреннем дворике и открыл дверь, ведущую в комнату с глиняным полом, слабо освещенную с помощью чирака – примитивной маленькой масляной лампы, конструктивно подобной античным древнегреческим или египетским масляным лампам. Недалеко от двери вокруг мерцающего очага сидели на корточках пара женщин, юноша, сын Акбар Бека, и маленький мальчик лет двенадцати. Они вежливо поприветствовали меня и пригласили сесть с ними. Одна из женщин была молодой, с большими карими глазами и задумчивым выражением на своем бледном лице; другая была значительно старше с бесхитростным, но не лишённым благородства, выражением лица. Они не проявляли ни тени смущения в моём присутствии, хотя мусульманские законы запрещают женщинам показывать лица чужим мужчинам, так как я был не просто гость, а гонимый странник, и пришел в их дом жить с ними той же жизнью, что и они сами. Никто из них не задал мне ни одного вопроса. Они очень хорошо знали, кого они пригласили к себе в дом, и какая опасность грозила всей семье за это.
